Один мой друг подбирает бездомных кошек,
Несёт их домой, отмывает, ласкает, кормит.
Они у него в квартире пускают корни:
Любой подходящий ящичек, коврик, ковшик,
Конечно, уже оккупирован, не осталось
Такого угла, где не жили бы эти черти.
Мой друг говорит, они спасают от смерти.
Я молча включаю скепсис, киваю, скалюсь.
Он тратит все деньги на корм и лекарства кошкам,
И я удивляюсь, как он ещё сам не съеден.
Он дарит котят прохожим, друзьям, соседям.
Мне тоже всучил какого-то хромоножку
С ободранным ухом и золотыми глазами,
Тогда ещё умещавшегося в ладони…
Я, кстати, заботливый сын и почетный донор,
Я честно тружусь, не пью, возвращаю займы.
Но все эти ценные качества бесполезны,
Они не идут в зачет, ничего не стоят,
Когда по ночам за окнами кто-то стонет,
И в пении проводов слышен посвист лезвий,
Когда потолок опускается, тьмы бездонней,
И смерть затекает в стоки, сочится в щели,
Когда она садится на край постели
И гладит меня по щеке ледяной ладонью,
Всё тело сводит, к нёбу язык припаян,
Смотрю ей в глаза, не могу отвести взгляда.
Мой кот Хромоножка подходит, ложится рядом.
Она отступает.
Анализ стихотворения «Один мой друг подбирает бездомных кошек» Сидерос
Дана Сидерос (М. В. Кустовская) — современная российская поэтесса, обладающая оригинальным и необычным стилем. В ее стихотворениях внешняя грубость сочетается с глубоким внутренним смыслом. На первый взгляд что-то может показаться непонятным, но в душе читателя будут затронуты самые тонкие струны. Одно из таких произведений — «Один мой друг подбирает бездомных кошек».
Основная, бросающаяся в глаза, тема стихотворения — любовь к животным. В композиционном плане этому посвящена первая часть. Но вторую часть можно отнести к жанру философской лирики. Лирический герой размышляет о проблеме противостояния жизни и смерти.
Произведение начинается с описания странного образа жизни друга лирического героя. В наш практический век его заботливый уход за брошенными кошками выглядит полнейшей глупостью. Квартира друга превратилась в приют домашних животных, где уже не осталось свободного места.
Автор дает кошкам достаточно нелицеприятную характеристику — «черти». С учетом этого комично выглядит заявление друга, что эти животные «спасают от смерти». Лирический герой признается, что относится к безумной затее приятеля с огромным снисхождением: «включаю скепсис, киваю, скалюсь».
Содержание подобранных животных обходится очень дорого. К тому же из-за недостатка свободного места другу приходится раздавать котят всем знакомым. Лирический герой также не избежал такого «подарка», получив «какого-то хромоножку».
Во второй части стихотворения шутливый тон автора резко меняется. О глупости друга хорошо рассуждать при ярком свете дня в окружении множества людей. С наступлением ночи любой человек очень остро чувствует свое одиночество. Лирический герой понимает, что все его положительные, «правильные» качества («заботливый сын», «честно тружусь, не пью») теряют всякую цену, «когда… за окнами кто-то стонет».
Общая атмосфера произведения становится мрачной и зловещей. Сгущающаяся тьма и пугающие звуки заставляют поверить в близкую смерть, которая становится наполовину реальным существом. Здравомыслящий лирический герой забывает обо всех своих рациональных убеждениях и становится настоящим мистиком. Он уже чувствует «ледяную ладонь» смерти на своей щеке и смотрит в ее мертвые глаза.
Казалось бы, трагического конца уже не избежать. Но в этом момент рядом оказывается действительно близкое живое существо — «кот Хромоножка». Якобы бесполезный подкидыш оказывает человеку самую главную в его жизни услугу — прогоняет призрак смерти.
Произведение написано доступным современным языком. Эпитетов немного, они призваны подчеркнуть лишь самые значимые детали («ободранное ухо и золотые глаза» котенка, «ледяная ладонь» смерти). Большое значение имеют оригинальные метафоры («пускают корни», «пение проводов»). Для описания прихода призрака смерти автор использует олицетворения («кто-то стонет», смерть «затекает», «сочится», «садится»). Несколько раз применяется перечисление («отмывает, ласкает, кормит»; «прохожим, друзьям, знакомым»).
Очень своеобразно поэтесса обыгрывает имя котенка. В первом случае «хромоножка» указывает на убогость и явный физический недостаток животного. Во второй раз «Хромоножка» употребляется с заглавной буквы и вызывает симпатию и любовь к победителю смерти.
Стихотворение заканчивается простой фразой — «она отступает». Больше ничего объяснять не нужно. Читатель сам способен сделать вывод. Никакие материальные блага не спасут человека от одиночества. Настоящей духовной ценностью обладают только живые существа, поэтому забота о брошенных животных — дело, достойное глубокого уважения.
- Следующий стих → Дана Сидерос — Дети уходят из города к чертовой матери
- Предыдущий стих → Дана Сидерос — Час пик
Читать стих поэта Дана Сидерос — Один мой друг подбирает бездомных кошек на сайте РуСтих: лучшие, красивые стихотворения русских и зарубежных поэтов классиков о любви, природе, жизни, Родине для детей и взрослых.
Источник
Один мой друг подбирает бездомных кошек,
Несёт их домой, отмывает, ласкает, кормит.
Они у него в квартире пускают корни:
Любой подходящий ящичек, коврик, ковшик,
Конечно, уже оккупирован, не осталось
Такого угла, где не жили бы эти черти.
Мой друг говорит — они спасают от смерти.
Я молча включаю скепсис, киваю, скалюсь.
Он тратит все деньги на корм и лекарства кошкам,
И я удивляюсь, как он ещё сам не съеден.
Он дарит котят прохожим, друзьям, соседям.
Мне тоже всучил какого-то хромоножку
С ободранным ухом и золотыми глазами,
Тогда ещё умещавшегося на ладони…
Я, кстати, заботливый сын и почётный донор,
Я честно тружусь, не пью, возвращаю займы.
Но все эти ценные качества бесполезны,
Они не идут в зачёт, ничего не ст
о
ят,
Когда по ночам за окнами кто-то стонет,
И в пении проводов слышен посвист лезвий,
Когда потолок опускается, тьмы бездонней,
И смерть затекает в стоки, сочится в щели,
Когда она садится на край постели
И гладит меня по щеке ледяной ладонью.
Всё тело сводит, к нёбу язык припаян,
Смотрю ей в глаза, не могу отвести взгляда.
Мой кот Хромоножка подходит, ложится рядом.
Она отступает.
март 2009
«Один мой друг утверждает, что он андроид…»
Один мой друг утверждает, что он андроид,
Похожий на Терминатора, но построен
Гораздо раньше. Он в бегах, вам не ст
о
ит
Его сердить, он неплохо собран и сварен,
И если злится, может ворочать сваи,
Взрываться и, не надрываясь, покончить с вами.
Он был построен японцами в сорок пятом,
Он должен был стать универсальным солдатом,
Оружием против Соединённых Штатов,
Но был героически свистнут нашей разведкой,
А позже забыт. И теперь вот — штаны с заплаткой,
Война с соседкой, зарплатка, заправка водкой.
Но он мне признался между второй и третьей,
Что хочет тоже когда-нибудь старость встретить,
Любить, здоровье растратить, и чтобы дети.
Сказал, что решил вытаскивать постепенно
Железные части из тела и на замену
Вшивать живые. Сказал и вскрыл себе вены.
Они оказались вены — не сплав титана.
Сидим в травмпункте. Оба в домашних тапках.
Уже в пятый раз — нам скоро дадут здесь ставку…
Я знаю, что он не в себе, даже видел справку
От психиатра. Но оцените, как ловко
Придумали эти японцы: ведь не поймёшь же,
Что там железки — под этим мясом. И кожей.
апрель 2009
«Один мой друг, воевавший в прошлом в Чечне…»
Один мой друг, воевавший в прошлом в Чечне,
Видевший там такое, чего, вроде бы и нет,
Что-то растит старательно на окне:
То ли траву емшан, серебристую при луне,
То ли росток баобаба — убийцу мелких планет,
То ли драконьи зубы, опасней которых нет,
Особенно если сеять, не удаляя нерв.
В общем, этот мой друг — тот ещё экспонат.
Про дал квартиру и дачу, чтобы купить семена,
Переселился в барак, весь день сидит у окна,
Следит за своей рассадой, хорошо ли освещена,
Достаточно ли тепла, не поникла ли, не больна,
Шепчет ей что-то, странно, что не поёт серенад…
И, конечно, этот садовник напрочь забыл про нас.
Я говорю, оставь свою зелень, у меня есть вино,
Он только машет рукой, дескать, спасибо, но
Я нужен моим росткам, нужен им день и ночь.
Они зацветут через десять лет, это предрешено.
Он говорит, представь, годами хранить одно.
Это почти как идти во тьме по вешкам звёзд или нот,
Это почти как ехать домой или искать руно.
Я говорю, сиди, сколько хочешь, толку с этого нет.
Я говорю, растеньица эти просто насмешка над
Глупым тобой…
И думаю, не украсть ли одно.
май 2009
«Один мой друг зимним вечером дёрнул куда-то спьяну…»
Один мой друг зимним вечером дёрнул куда-то спьяну,
Ушёл на трассу в метель,
попал под машину.
Пока родные сутками сидели в больнице,
Источник
* * *
Ты думаешь: когда увидишь его,
кровь твоя превратится в сидр,
воздух станет густ и невыносим,
голос — жалок, скрипуч, плаксив.
Ты позорно расплачешься
и упадёшь без сил.
А потом вы встречаетесь, и ничего:
никаких тебе сцен из книг.
Ни монологов, ни слёз, ни иной возни.
Просто садишься в песок рядом с ним,
а оно шумит
и омывает твои ступни.
* * *
Много курю опять, это в сентябре-то,
внутренне сжавшись, пью свои двести грамм:
врач прописал мне водку.
И сигареты.
И задушевные разговоры по вечерам.
То есть, врачей было много.
Собрали кворум,
спорили,
слушали что-то в моей груди…
Мне непонятно, где добыть разговоры,
даже один.
* * *
Волонтёры находят их у помоек:
облезлыми, грязными,
с ожогами, переломами, язвами,
пятнами от чернил.
Сокрушаются «да за что же их?»,
гладят по хребтам переплетов кожаных
и несут
в приют для бездомных книг.
Хозяин приюта три месяца щей не ел,
у него проблемы с деньгами и помещением,
в кармане — одни счета.
Он целыми днями чистит, шьёт и разглаживает,
если при этом бы шли продажи, но нет.
Не берут ни черта.
И писали в газету,
и рекламу давали уже —
никакого толку.
Но зато, когда он засыпает среди стеллажей,
книги тихо урчат на полках.
* * *
Не будет истории пафосней и чудесней: мой лучший герой — в эпицентре военных действий. При нем пулемет, но если бы он был детский, расклад бы не стал сложнее или страшней. К рассвету кажется: пушки палят напевно. Награда за всё — не орден и не царевна: в двух днях пути — его родная деревня, но он не решается даже думать о ней. Дорога домой — три пролеска, четыре брода. Стремительно наползает линия фронта. Сдержать наступление может, допустим, рота, но есть — десяток бойцов и припасов воз. В армейских пайках — питательный вкусный радий, но он не взял, ему ли, громиле, брать их? Он с детства защитник младших сестер и братьев. В нём девять дюймов, считая пятнистый хвост. Сейчас я добавлю абсурда и суматохи, сказав, что сестры и братья зеленоухи, сказав, что с прошлого месяца эти крохи не съели ни капли меди и серебра. И пусть у малюток коротковаты лапки, они надевают свои меховые шапки, они залезают на ящики и коробки, льют пули в заводе и ждут, что вернется брат.
Всё кончится скоро, и будут враги разбиты, и брюхо набито, и даже лицо умыто, и будут салюты, чепчики, аты-баты, медаль, увольнение, дом, родные глаза.
Я знаю всё, но вряд ли хоть что-то выдам. В руках у него пулемётик, видавший виды, он жмёт из себя безумный последний выдох, последний залп, сто пятый последний залп…
Ты спросишь меня: «Так он тушкан или выдра?»
Смеюсь в ответ.
И страшно, не рассказать.
Мультяшки
Я буду, конечно, бездельник Том — не самый удачливый из котов,
Умеющий вляпаться, как никто, в какой-нибудь переплёт.
Ты будешь Джерри — грызун и дрянь, известный умением кинуть в грязь
И изворотливостью угря; коварный, как первый лёд.
Мы будем жить для отвода глаз в каком-нибудь Хьюстоне, штат Техас,
И зрители будут смотреть на нас с пяти часов до шести.
Ты выдираешь мои усы, я сыплю мышьяк в твой швейцарский сыр,
И каждый из нас этим, в общем, сыт, но шоу должно идти.
Весь двор в растяжках и язвах ям, вчера я бросил в тебя рояль,
Но есть подтекст, будто мы друзья, а это всё — суета.
Нам раз в неделю вручают чек. Жаль, сценарист позабыл прочесть,
Что жизнь мышонка короче, чем… короче, чем жизнь кота.
Надежда — в смене смешных гримас, в прыжках, в ехидном прищуре глаз,
В отсутствии пафосных плоских фраз, в азарте, в гульбе, в стрельбе…
Ты сбрасываешь на меня буфет кричу от боли кидаюсь вслед
бегу и вроде бы смерти нет а есть только бег бег бег
НОЧНЫЕ СТРАШИЛКИ
Страшилка №3. Федор
Федор живёт на свете четыре года.
Федор умеет читать, писать своё имя,
Греть себе суп, разводить от изжоги соду…
Федор берет табуретку, включает воду,
Федор умеет мыть за собой посуду:
Он точно знает, ЧТО будет, если не вымыть.
Мама уходит вечером на работу,
Красит ресницы возле трюмо в прихожей.
Федор привык не плакать. Молчит, как в вату,
Даже когда она уходит в субботу,
Даже когда она приходит избитой.
Федор боится только ножей и ложек.
Их нужно, драить, чистить и прятать сразу,
Нужно связать все ручки, закрыть все двери.
Главное, не оставить где-нибудь лаза:
Если забыть — оживают и в щели лезут;
Мама смотрела федоровы порезы,
Он ей рассказывал всё, но она не верит.
В детском саду дивятся: «Какой парнишка!
Умненький, аккуратненький, честный, кроткий».
Ах, поглядите, Федя убрал игрушки!
Ах, полюбуйтесь, Федечка чистит чешки!
Федор, сжав челюсти, моет чужую чашку —
Чашки не нападают меньше, чем ротой.
* * *
Предположим, тебе шесть лет.
Вокруг закипает лето.
На тебе голубое платьице и белые сандалеты.
Дома ждут котлеты, кисель и повтор балета.
Это здорово. Но занимает тебя не это:
ты стоишь на крыше,
туча вот-вот тебя краем тронет…
Платье всё в гудроне.
Сандалики все в гудроне.
А внизу мальчишки присвистывают с уважением,
Примеряются к крепким новеньким выражениям:
проиграли малявке.
Малявка взлетела вверх, проворная, как коза.
Ты стоишь и стараешься не реветь,
а ведь нужно ещё слезать.
Ты не помнишь, куда ставить ногу,
где держаться руками,
и не знаешь, как показаться маме.
Предположим, тебе двадцать три.
У тебя проекты, дедлайны,
безразмерная майка, шампунь с ароматом киви и лайма,
лето плавит асфальт, чтобы это сносить
нужно сделаться далай-ламой
или, может быть,
саламандрой, виверной, ламией.
Ты стараешься выглядеть глупо, нелепо и неопрятно.
Бесполезно.
Они раскусили тебя: ты не помнишь путей обратно,
не умеешь рассчитывать силы,
никогда не отводишь взгляда
и полезешь куда угодно ради пустой бравады.
Брось. Подумаешь, жарко…
говорят, к обеду станет ненастно.
Может быть, повезёт, и удастся прожить подольше —
вот так же, на спор.
Русская народная
Ванька с размаху в стену втыкает нож: «как потемнеет лезвие — кличь подмогу». Тащит к двери рюкзак, на больную ногу тяжко ступая. Молча глядит в окно. Там, за окном, сгущаются облака, тает кармин заката, поют сирены. Марья сидит, к груди подтянув колени, часто моргает, пялится на плакат со знаменитой четверкой из Ливерпуля, думает про себя «кто ж тебе поможет: глуп, неудачлив, хром, и такая рожа, будто в младенчестве в уксус тебя макнули».
Ванька шнурует ботинки, берет тесак, думает про себя «Не реви, ну что ты, ну некрасив, ну глуп. Тоже мне, забота. Ты у меня — за ум, ты — моя краса». Сам затворяет дверь, входит в темный лифт, едет, от вони рукой прикрывая нос. Марья себе позволяет немного слёз: ровно три капли и сдавленный жалкий всхлип.
Где-то за МКАДом — бархатные поля. Ветер свистит, злые вести несёт с востока. Роща за окнами шепчет: суха осока, нежен шиповник, глух камень, сыра земля. Марья сидит на месте. Два дня. Две ночи. Что-то поёт под нос себе, как умеет. Вечером третьего дня нож в стене чернеет и начинает плакать и кровоточить. Марья хватает гладкую рукоять, тащит его из стенки, выходит в город. Думает про себя: «я иду, я скоро, ты постарайся как-нибудь устоять…»
* * *
Я прохожу мимо, а они мне шепчут, не открывая рта:
ты, говорят, не девочка, а мечта,
коса у тебя густа,
зелены глаза и нежны уста,
приходи, говорят, поболтать.
У нас, говорят, красота,
не то, что у вас там.
А то и вовсе оставайся у нас,
здесь уют, тишина,
земляника, ландыши, белена.
Оставайся, ты нравишься нам.
Я говорю, куда мне… и так полный воз вас тут.
И к тому же, мне рано — малолеток нигде не любят.
Они говорят, у нас нет ограничений по возрасту,
глянь на Оленьку, восемь лет — а уже в клубе.
Я смотрю на Оленьку,
та улыбается мне сквозь ретушь.
Я говорю: «Нет уж!»
И бегу, отбиваясь
от назойливых рук листвы,
к живым.
* * *
…В каждой такой примерочной — дивные зеркала,
В них ты всегда чуть краше и чуть стройней.
Правильный цвет парчи и расстановка ламп:
Фокус простой, но ты изумлен и нем…
Ты примеряешь преданность — сорок шестой размер,
Преданность как-то не очень тебе идёт.
Энтузиазм пестрит.
Снобизм безвкусен и сер.
Радость уместна разве что под дождём.
Искренность дорого стоит.
Глупость ещё вчера
всю разобрали — модный сейчас фасон.
Ты остаешься в белье (беспомощность)
и в башмаках (хандра).
Отодвигаешь шторку, выходишь вон.
Смотришь с улыбкой, как расступаются
гости и персонал,
Молча идёшь мимо касс,
манекенов,
мимо полок с тряпьём
К выходу. А снаружи на плечи
вдруг ложится весна.
Смотришь на новый наряд и думаешь:
О! Наконец, моё.
* * *
Один мой друг подбирает бездомных кошек,
Несёт их домой, отмывает, ласкает, кормит.
Они у него в квартире пускают корни:
Любой подходящий ящичек, коврик, ковшик,
Конечно, уже оккупирован, не осталось
Такого угла, где не жили бы эти черти.
Мой друг говорит, они спасают от смерти.
Я молча включаю скепсис, киваю, скалюсь.
Он тратит все деньги на корм и лекарства кошкам,
И я удивляюсь, как он ещё сам не съеден.
Он дарит котят прохожим, друзьям, соседям.
Мне тоже всучил какого-то хромоножку
С ободранным ухом и золотыми глазами,
Тогда ещё умещавшегося на ладони…
Я, кстати, заботливый сын и почетный донор,
Я честно тружусь, не пью, возвращаю займы.
Но все эти ценные качества бесполезны,
Они не идут в зачет, ничего не стоят,
Когда по ночам за окнами кто-то стонет,
И в пении проводов слышен посвист лезвий,
Когда потолок опускается, тьмы бездонней,
И смерть затекает в стоки, сочится в щели,
Когда она садится на край постели
И гладит меня по щеке ледяной ладонью,
Всё тело сводит, к нёбу язык припаян,
Смотрю ей в глаза, не могу отвести взгляда.
Мой кот Хромоножка подходит, ложится рядом.
Она отступает.
* * *
За сгоревшим бором, плешивым камнем,
Под изрезанным звездами брюхом ночи
Он ревет, как боров, поёт с волками,
Прорастает, струится, преграды точит —
Мой двойник, несбывшийся лучший образ,
Невесомый, умеющий видеть кожей,
Пьющий лунный свет, быстрый, словно кобра,
Идеальный контур, избранник божий,
Ждущий утро у солнечного причала,
В высоту взмывающий пёстрой птицей.
Иногда он грезится мне ночами,
И наутро хочется удавиться.
Я — охапка слов, он — изящней хокку.
Он властитель времени — я не в силах
Обуздать даже мимику и походку.
Хоть бы там, на небе, перекосило
Тех, кто сортирует и делит чары,
Тех, кто пел его и меня чеканил.
Иногда я грежусь ему ночами.
Утром он пыхтит над черновиками:
Сгорблен, сер, испуган, сосредоточен,
Будто вдруг нащупал в себе прореху.
И когда он не может сложить двух строчек,
Я давлюсь злорадным, натужным смехом.
Источник
[Ссылка]
Дана Сидерос
Есть люди талантливые. есть люди очень талантливые. А есть гении, которые умеют брать за душу, причём регулярно…
Такой человек — Дана Сидерос. Она же, по совместительству, lllytnik. Человек пишущий ПО-НАСТОЯЩЕМУ трогательно, ПО-НАСТОЯЩЕМУ тоскливо, ПО-НАСТОЯЩЕМУ страшно… ПО-НАСТОЯЩЕМУ светло.
Как под лысой горой собирают медведи хмель,
набивают подушки, вышитые крестом,
как в паучьих селениях шали плетут к зиме,
как луна наливается мутным молочным льдом,
как мертвеет трава, зябнут корни, чернеет пруд,
застывает стеклянной жилой подземный ключ,
как зайчата глодают ветки, дерут кору,
как горька брусника, мох мягок, и тёрн колюч.
По душистым еловым иглам, листве гнилой,
осторожно ступай, малыш, не порань ступней,
отыщи ветлу, полезай в дупло, там тепло.
Спи, малыш, до весны,
я найду тебя по весне.
Слушай, слушай, малыш, как вороны говорят,
как куницы и лисы учат щенков петлять.
В черных бочках моченые яблоки сентября,
в остывающей печке ящерка на углях.
Ищет, ищет Яга в лесу маслят да малят.
Гонит, гонит чертей со двора петушиный крик.
Под пятнистым коровьим боком телята спят.
Съест хозяин корову — косточки прибери,
заверни в платок, завяжи простой узелок,
закопай в перекрестье дорог, поливай да пой:
утром вырастет вяз, полезай в дупло, там тепло.
Спи, малыш, до весны,
я вернусь за тобой весной.
Как бродячие псы жмутся к люкам у теплотрасс,
ветер стонет, изрезавши брюхо о провода.
Как закат исходит на лёд, меняет окрас.
Холод, холод идёт, тепла ему не отдай.
Избегай разговоров с людьми, не бери даров,
сны храни в кульке, к груди прижимай кулёк.
Ты для них артефакт, сердце лета, свежая кровь,
дефицитный продукт, редкий радужный мотылёк:
изловить, засушить, к стенке пробковой приколоть.
Не ищи ночлега — в Коломенском старый дуб,
шесть веков ему. Полезай в дупло, там тепло.
Спи, малыш, до весны.
А весной я тебя найду.
* * *
Я прохожу мимо, а они мне шепчут, не открывая рта:
ты, говорят, не девочка, а мечта,
коса у тебя густа,
зелены глаза и нежны уста,
приходи, говорят, поболтать.
У нас, говорят, красота,
не то, что у вас там.
А то и вовсе оставайся у нас,
здесь уют, тишина,
земляника, ландыши, белена.
Оставайся, ты нравишься нам.
Я говорю, куда мне… и так полный воз вас тут.
И к тому же, мне рано — малолеток нигде не любят.
Они говорят, у нас нет ограничений по возрасту,
глянь на Оленьку, восемь лет — а уже в клубе.
Я смотрю на Оленьку,
та улыбается мне сквозь ретушь.
Я говорю: «Нет уж!»
И бегу, отбиваясь
от назойливых рук листвы,
к живым.
* * *
она приходит, если дело труба, и ясно, кто правит бал
неотвратимая как набат
спокойная, как аббат
в волосах бант
маленькая, грязная — стыдоба
ненормальная худоба, трещинки на губах
когда она входит, затихает пальба, замолкает мольба
мужчины затыкают орущих баб, выключают гремящий бас
покидают кто дом, кто бар
собираются на площади у столба
или у входа в центральный банк
каждый знает: пришла судьба — нужно не проебать
они оставляют дома женщин, детей и калек
каждый из них какой-нибудь клерк,
работает в городе много лет
водит древний форд или шевроле,
ковыряется по выходным в земле
ест по утрам омлет, вечером в баре орёт «налей»
пел в группе, но после как-то поблек…
и вот они идут в тишине и мгле,
как косяк дрейфующих кораблей
травы доходят им до колен, она ведёт их сквозь сизый лес
на обочине трассы среди пыльных стеблей
каждому вручает его билет
из ближайшего города — на самолёт
на каждом билете — косая черта
и причудливый красный штамп
каждая точка прибытия — именно та
где приложение сил даст невиданный результат
воплотится мечта
нужно только выйти на трасу, поймать авто
не думать о том,
как дома будут роптать
заклинать возвратиться, круги топтать
о том, какая под ребрами пустота
улетает один из ста
как всегда, только один из ста
остальные становятся белыми, как береста
теребят рукава пальто
начинают шептать
что ещё будет шанс, что жизнь едва начата
и расходятся по домам, до второго шанса
не доживает никто
* * *
Один мой друг подбирает бездомных кошек,
Несёт их домой, отмывает, ласкает, кормит.
Они у него в квартире пускают корни:
Любой подходящий ящичек, коврик, ковшик,
Конечно, уже оккупирован, не осталось
Такого угла, где не жили бы эти черти.
Мой друг говорит, они спасают от смерти.
Я молча включаю скепсис, киваю, скалюсь.
Он тратит все деньги на корм и лекарства кошкам,
И я удивляюсь, как он ещё сам не съеден.
Он дарит котят прохожим, друзьям, соседям.
Мне тоже всучил какого-то хромоножку
С ободранным ухом и золотыми глазами,
Тогда ещё умещавшегося на ладони…
Я, кстати, заботливый сын и почетный донор,
Я честно тружусь, не пью, возвращаю займы.
Но все эти ценные качества бесполезны,
Они не идут в зачет, ничего не стоят,
Когда по ночам за окнами кто-то стонет,
И в пении проводов слышен посвист лезвий,
Когда потолок опускается, тьмы бездонней,
И смерть затекает в стоки, сочится в щели,
Когда она садится на край постели
И гладит меня по щеке ледяной ладонью,
Всё тело сводит, к нёбу язык припаян,
Смотрю ей в глаза, не могу отвести взгляда.
Мой кот Хромоножка подходит, ложится рядом.
Она отступает.
* * *
За сгоревшим бором, плешивым камнем,
Под изрезанным звездами брюхом ночи
Он ревет, как боров, поёт с волками,
Прорастает, струится, преграды точит —
Мой двойник, несбывшийся лучший образ,
Невесомый, умеющий видеть кожей,
Пьющий лунный свет, быстрый, словно кобра,
Идеальный контур, избранник божий,
Ждущий утро у солнечного причала,
В высоту взмывающий пёстрой птицей.
Иногда он грезится мне ночами,
И наутро хочется удавиться.
Я — охапка слов, он — изящней хокку.
Он властитель времени — я не в силах
Обуздать даже мимику и походку.
Хоть бы там, на небе, перекосило
Тех, кто сортирует и делит чары,
Тех, кто пел его и меня чеканил.
Иногда я грежусь ему ночами.
Утром он пыхтит над черновиками:
Сгорблен, сер, испуган, сосредоточен,
Будто вдруг нащупал в себе прореху.
И когда он не может сложить двух строчек,
Я давлюсь злорадным, натужным смехом.
Р. S. Очень советую послушать авторское исполнение стихов — Дана их потрясающе читает..
Tags: пиар чужих талантов
Источник